Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

В старый дворик осенней тишью
Выйдешь вечером из маршрутки:
Всё, как в детских забытых книжках:
На скамейке остался заяц…
Старый дворник собрал в ладони
Горсть последних кленовых листьев,
Он был нежен и осторожен,
И смотрел на них полминутки,
Словно жизнь их продлить пытаясь.
Так же смотрит Господь, быть может,
На живущих в невечном доме,
Только взгляд Его вечность длится.

Но потеряно для надежды
Столько листьев и звёзд — о, сколько
Сорвалось, не ответив взгляду,
Устремлённому к ним так нежно…
Чем напраснее, тем бездонней
Боль разлуки с Тобой. Скажи мне,
Пожалеешь ли нас, простишь ли,
Соберёшь ли разбитых жизней
Больно ранящие осколки
В милосердном тепле ладоней,
Проходя по земному саду
Поздней ночью, осенней тишью…

В троллейбусе — мысли, как паутинки:
«А сердцу не нужно быть в списке видящих,
Ему достаточно невидимки…»
Так весело — кажется, через миг ещё
Счастливый билетик кондуктор вытащит,
И съест… На стёклах дрожат дождинки.

Нам зябко без снега, тепло без солнца.
Собака с ушами большими, рыжими
Так мудро посмотрит и улыбнётся
Той девочке дикой, как мальчик, стриженной,

Которая вдруг проступила странно
Сквозь девушку ларинского обличья…
Три века на сердце всё та же рана
И к песням всё та же привычка птичья.

Три века иль триста веков — неважно.
Пергамент, папирус иль список видящих,
Где нет меня, где я была однажды…
Где есть ты всегда… не прошёл и миг ещё  —
Пришёл контролёр, все билеты вытащил,
И съел. Чтобы зайцем остался каждый.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.

Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье — все готовы:
Никто не хочет грусть делить.

Один я здесь, как царь воздушный,
Страданья в сердце стеснены,
И вижу, как судьбе послушно,
Года уходят, будто сны;

И вновь приходят, с позлащённой,
Но той же старою мечтой,
И вижу гроб уединённый,
Он ждёт; что ж медлить над землёй?

Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моём…

Тревожный, сказочный и зыбкий
По стенам ходит лунный свет.
Я слышу скрипку, слышу скрипку!  —
И от неё спасенья нет.
И так печально эти звуки
Напоминают о былом…
Скрипачки тоненькие руки,
Бровей нахмуренных излом.
Я был пленён движеньем каждым.
И вспоминать о них боюсь!
Но вот опять томлюсь я жаждой
И музыкою не напьюсь.
Ах, как она была прекрасна!
И скрипка слушала её.
Любой концерт мне был, как праздник.
Как будто были мы вдвоём.
Но чувство стало вдруг привычным.
И развенчал я божество.
Зачем её концерт скрипичный?
Зачем мне это колдовство?
И свет луны, и звуки эти?
И струн неистовый порыв?
Она прекрасней всех на свете…
И снова сердце — на разрыв!

Вот и прошла пора моих дождей.
В бору темно, серебряно и сыро.
Утихла боль, пришёл конец вражде.
И перемирье обернулось миром.
Восходы гаснут на сыром ветру.
И золотая тина перелеска
Лежит в реке, недвижной поутру,  —
В реке, туманом вытертой до блеска.
Здесь скоро лёд надёжно зазвенит.
На листья упадёт холодный иней.
И выйдет солнце в пасмурный зенит,
И зимним взором край лесной окинет.
Придёт метель — опальная княжна,
И жалуясь, и гневаясь, и мучаясь…
И длинная повиснет тишина.
И вековой окажется дремучесть.
Реки катятся к морям  —

Даже горы раздвигая!
У людей судьба иная…
И живут иные зря…
Не стремятся никуда,  —
Хоть им горы не мешают,  —
Ничего не совершают,
Исчезая без следа.
Где же море у меня?
Я бы так к нему стремился!
Горизонт мой не открылся  —
Ночь не отличу от дня.
Всё проходит: ну и пусть!
В этом Мире я прохожий,
Отдохну в его прихожей,
Чтоб опять пуститься в путь!

Тревога ложною была…
Весна вчера не наступила,
Она до юга добрела
И там народ в себя влюбила.
Народ и тронулся умом,
Когда в садах запахло мёдом,
И шандарахнул первый гром,
Грозя им яблочным приплодом.
И как всегда достался шиш
Холодной матушке Сибири.
Как с горя тут не согрешишь,
Налив стакан… вдогон четыре.
И кинешь валенком в пургу,
Чтоб прочь, как ведьма, убиралась…
А солнце в поле, на снегу
Собакой рыжею валялось.
А толку не было ничуть,
И снег до боли опротивел.
Вдруг радость чиркнула мне грудь
Сугроб — один! но засопливел…

На исходе мартовского дня
Из-под огрузневшего сугроба
Лужа посмотрела на меня,
Как на вредоносного микроба.
Будто бы смогу я помешать
В жизни ей сейчас определиться
И ручьём серебряным удрать,
Чтоб с рекой назавтра породниться.
Думая об этом, втихаря,
На меня с опаскою глядела…
Может быть, и смачно матеря:
  — Шляются тут… — разные — без дела!..

Осетра, красавца жирного,
Продавал хмельной рыбак.
Как туза держал козырного
И просил всего пятак.
«Эх, ты, дурень, деревенщина,  —
Молвил чей-то злобный рот,  —
Эта рыба с деньгой венчана,
Что ж ты делаешь, урод!..
Почему её ты, ценную
Рыбу важную вельмож,
Как треску обыкновенную…
Не с гнильцой ли, продаёшь?»..
И сказал рыбак взволнованный:
«Ла-дь, отдам, как для царя,
Но — тебе, судьбою жёваный…
Вынимай-ка три рубля?»..

Ходил по свету Человек…
Не бухарь, не повеса.
И удивлялся: «Что за век?
Не смыслю ни бельмеса!
Сплошная смута. Череда
Плевков на жизнь, науку.
Всё продаётся. Красота  —
По доллару за штуку.
По два за честь, три — за любовь,
И ни за грош Отчизна…
Ну, как же так, — бурлила кровь,  —
Дороже даже брынза».
Болела, плакала душа,
Отчизна не страдала…
О Человека не спеша
Подошвы вытирала.